Павел Бродовски, JazzForum, декабрь 2008 года
«Обожаю игру Игоря Бутмана и прекрасно отношусь к нему лично. Он обладает прекрасным чувством музыки и отношением к людям, он – прекрасный музыкант,» – сказал Уинтон Марсалис. А Билл Клинтон на приеме в Кремле у Путина отметил, что «Игорь Бутман является, возможно, величайшим из живущих саксофонистов, который, волею судьбы, родился в России». С королем российского джаза я разговаривал недавно по телефону, как поляк с русским – по-английски.
ДЖАЗ ФОРУМ: Как дела, Игорь? Где Вы сейчас?
ИГОРЬ БУТМАН: На своей даче около Москвы. Вчера мы давали концерт в Зеленограде около 50 километров от Москвы. А раньше были с биг-бендом в турне на дальнем востоке России и в Сибири. Впереди еще более десяти концертов.
ДФ: Я был недавно в Нью-Йорке. Видел ваши фотографии на стене в клубе Village Vanguard рядом с Джоном Колтрейном и Биллом Эвансом, и в Линкольн-Центре – рядом с Уинтоном Марсалисом.
ИБ: Вы уже третий человек, который говорит мне об этом. Должен туда заглянуть и проверить.
ДФ: В Нью-Йорке я брал интервью у Уинтона, а сейчас, словно маятник, который качнулся в противоположную сторону, разговариваю с вами. Случайно ли это?
ИБ: Я был в Нью-Йорке в июне этого года со своим биг-бендом. Сыграли несколько произведений вместе с Уинтоном, который выступал в качестве солиста.
ДФ: Ваше имя связано с Марсалисом во многом.
ИБ: Когда я начинал выступать как джазовый музыкант, я услышал Уинтона Марсалиса на радио Голос Америки. Был под большим впечатлением от того, что кто-то настолько молодой (Уинтон – мой ровесник, родился в том же 1961 году, в том же месяце) может играть настолько прекрасно, технично и с такой изобретательностью! У меня было впечатление, что нас разделяют световые годы. А когда встретил его на джем-сейшне в Москве в 1998 году, почувствовал, что мы, как будто братья, как будто знали друг друга много лет. И мы стали друзьями. Уинтон радушно попросил меня выступить на его концерте. А затем у нас были большие джем-сейшны в моем клубе, который я открыл несколькими месяцами ранее. Мы играли до семи утра, и в конце я должен был вытащить его оттуда силой, иначе бы он опоздал на самолет. Он сказал тогда, что хотел бы пригласить мой биг-бенд в Нью-Йорк.
ДФ: И такая встреча состоялась несколько лет тому назад в Линкольн-Центре.
ИБ: У нас была многочасовая репетиция, несколько произведений исполнил его биг-бенд, несколько произведений – мой, а потом оба оркестра играли вместе.
ДФ: Вас сравнивают с Уинтоном еще и потому, что вы играете в Москве такую же роль, какую играет Уинтон в Нью-Йорке.
ИБ: Уинтон создал Jazz at Lincoln Center– центр джазового мира. А я о себе могу только сказать, что люблю джаз так же сильно, как и Уинтон. С детства чувствовал в этой музыке сильный посыл, фантазию, ее правду и силу чувства. Хотел бы, чтобы эта музыка стала в России более популярной и чувствую за это ответственность. Я организовал несколько фестивалей с участием знаменитых российских и американских, а также европейских музыкантов, и каждый раз они проходили с успехом. Много людей пробуют открыть джаз-клубы, но у них нет соответствующей подготовки и опыта. Читали о том и об этом в «Down Beat», в «Jazz Forum», но не знают, как подступиться к этому делу. А я провел много лет в Америке, знаю об этом деле с двух сторон – и как любитель джаза, и как музыкант. Я открыл Le Club. У меня был партнер. Я согласился с ним сотрудничать с условием, что джаз будет звучать каждый день. В начале я отвечал только за артистические дела, а этот партнер получал деньги. Но затем я стал одним из учредителей.
ДФ: Я был в этом клубе несколько лет тому назад. Вы были тогда, как мне сказали, в Париже. Играли Билли Кобэм, Джеймс Уильямс, Рон Картер и Дональд Харрисон. Клуб был заполнен, посетители реагировали с энтузиазмом, девушки визжали после каждого соло музыкантов. У меня создалось впечатление, что это была не Москва, а Америка. Чем вы руководствовались, проектируя этот клуб?
ИБ: Раньше это был ресторан. Собственно говоря, я там ничего не проектировал. Купил рояль Steinway, хороший комплект барабанов – это был мой вклад в проект клуба. Приобрел хорошие усилители и контрабас, а также отличную электроакустическую систему, хорошие микрофоны. Инструменты должны были быть качественными, так как я намеревался пригласить на выступления в клубе самых лучших мировых музыкантов.
ДФ: Помню, что на стенах висели большие плакаты Колтрейна, Паркера, Билли Холидей…
ИБ: Это история джаза. Конечно же, джаз родился в Америке, большинство самых известных музыкантов из Соединенных Штатов. На стенах висели портреты музыкантов прошлого, но потом мы заменили экспозицию на фотографии артистов, которые выступали в нашем клубе, а это были Уинтон Марсалис, Рэй Браун, Джимми Смит, Монти Александер, МакКой Тайнер, Джордж Бенсон, TAKE 6, Джо Ловано, Рэнди Бреккер, Yellow Jackets, Spyro Gyra, Хайрам Баллок, Кёрт Розенвинкель, Ди Ди Бриджуотер, Кевин Махогани, Тутс Тильманс, Майк Стерн, The Bad Plus, New York Voices…
ДФ: Просто фантастика – как говорил Уиллис Коновер. Как вам удалось пригласить таких великих музыкантов на клубные выступления?
ИБ: Я приглашал их на концерты в течение трех, четырех, пяти вечеров. У меня были такие спонсоры, как табачный концерт Филипп Моррис, фирма Хеннесси, производители водки. Я должен был много времени посвящать поиску спонсоров.
ДФ: Это было престижное место. Кто из известных людей там побывал?
ИБ: Российская элита, люди бизнеса, нашими гостями бывали политики. Был у нас и Колин Пауэлл, президенты России, премьер Израиля, премьер Великобритании, послы западных государств – Америки, Франции, Польши, бизнесмены…
ДФ: Надеюсь, что и обычные любители джаза?
ИБ: Обычные любители джаза всегда могли прийти, хотя выступление было достаточно дорогим. Многие джазовые музыканты на концерты могли приходить бесплатно, например, все члены моего биг-бенда. Такой клуб для российских музыкантов – это место, где они могут научиться, как вести себя на сцене, как выступать на сцене, как играть вместе, как налаживать контакт со зрителями. Я приглашал также представителей прессы и джазовых критиков.
ДФ: По понедельникам вы выступали со своим биг-бэндом.
ИБ: Таким способом мы начали деятельность клуба. Никогда раньше у меня не было биг-бэнда, затем возник этот клуб. Владелец клуба очень боялся, что, когда мы начнем играть, будет очень громко, и гости начнут жаловаться. И в самом деле, было громко, даже без микрофонов, но после нескольких репетиций стало лучше. Каждый вечер, когда мы играли по понедельникам, клуб был заполнен.
ДФ: Если всё было так хорошо, тогда почему вы должны были закрыть клуб?
ИБ: Первый владелец клуба плохо вел дела, продал клуб одному из моих друзей, который руководил клубом около пяти лет. У нас не было финансовых потерь. В определенный момент нас было шестеро партнеров. Четверо, кроме меня и еще одного партнера, хотели зарабатывать больше. Я пробовал им объяснить, что мы может кое-что изменить. Но они стояли на своем, и сейчас там закусочная. Жаль, потому что это было очень специфическое место для Москвы, предназначенное именно для российского джаза, для джазовых музыкантов, для истории джаза. Честно говоря, сейчас мне начали звонить, чтобы я вернулся и открыл клуб вновь.
ДФ: Но сейчас, если верить слухам, у вас уже другой клуб.
ИБ: У меня такой небольшой клуб. Время от времени мне звонят музыканты и спрашивают, не мог бы я организовать несколько концертов, потому что у них турне по России. Иногда, по понедельникам, если мы в городе, выступаем там с биг-бэндом. Вот и всё. Я тоже хотел бы создать что-то наподобие того, что Уинтон сделал в Нью-Йорке. Я думаю о крупном джазовом центре с концертным залом, клубом, залами для репетиций, классами для обучения джазу. Знаю многих хороших преподавателей…
ДФ: На вашем сайте можно увидеть вас в обществе таких великих политиков, как Ельцин, Клинтон, Путин, Буш…
ИБ: Буша там нет! А Клинтону очень понравилось мое выступление на концерте в 2000 году в Москве. Он поместил одно из моих произведений, Nostalgie, на компакт-диске под названием „The Bill Clinton Collection” (рядом с исполнениями Джона Колтрейна My One and Only Love, Майлза Дэвиса My Funny Valentine и Зута Симса Summertime). Два года тому назад я играл в Нью-Йорке на приеме по поводу его 60-летия.
ДФ: Клинтон тоже играл на саксофоне?
ИБ: Нет, но я слышал, как он играл в Москве на приеме у Бориса Ельцина. Мы никогда не играли вместе. Мы дружим.
ДФ: Россию и Америку разделяет борьба за господство над миром, но ваши встречи с Уинтоном – это как будто совместная космическая экспедиция русских и американских космонавтов.
ИБ: (смеётся) Мы, джазовые музыканты, хотели бы не делить, а объединять мир. Чем больше мы играем, тем лучше становится мир. Я вижу, что российским политикам нравится музыка, которую исполняют американские джазовые музыканты. Слушая музыку, забываешь о политике. Когда выступаю перед ними, я стараюсь передать им это послание.
ДФ: Ваша карьера представляет собой воплощение американской мечты. Множество джазовых музыкантов мечтают об Америке, но ваши мечты сбылись, ваш сон стал реальностью!
ИБ: Да, это был сон. В советские времена все, что с Запада, было самым лучшим, но советская пропаганда внушала нам, что Запад – отвратителен! В то же время музыка, которую мы слушали, была поразительной, захватывающей! Мы смотрели прекрасные фильмы. Я смотрел «Вестсайдскую историю», «Три дни Кондоро», мюзикл «Оливер»… Один из моих учителей сказал мне о радио «Голос Америки» – каждый вечер я слушал выступления Уиллиса Коновера «Jazz Hour» и записывал эту музыку на магнитофон. Там я впервые услышал Уинтона Марсалиса. Единственным способом попасть в Америку была эмиграция. Я выехал, а через два года каждый мог уже ездить в США, учиться там и вернуться. Все изменилось. Это был мой сон – играть с великими джазовыми музыкантами, выступать с ними вместе на сцене и путешествовать по всему мину, исполняя свою собственную музыку.
ДФ: Такой внутренний смысл имеют названия ваших дисков: Prophecy, или последний Magic Land. В них словно звучат ваши фантазии.
ИБ: Моя мечта осуществилась. Чик Кориа был первым великим американским музыкантом, которого я встретил в Советском Союзе, в 1981 году. Это была моя мечта – играть с такими музыкантами, как Чик, как Рэнди Бреккер, Джек ДеДжонетт и Джон Патитуччи. У Чика были такие сказочные названия его дисков, как Music Magic или The Mad Hatter. Этот диск я назвал Magic Land, потому что на нем звучит музыка из детских мультфильмов, сказок, на которых я вырос.
ДФ: Вы родились и выросли в Ленинграде…
ИБ: … в семье инженеров. Мой отец был большим любителем джаза. Он играл на ударных инструментах в диксиленде «Гамма Джаз». У нас дома было несколько джазовых пластинок, не очень много. У нас был Ленинградский диксиленд, две пластинки с Эллой Фитцджеральд и две – с Луи Армстронгом. Мы слушали записи Леонида Утесова, короля российского джаза 20, 30 и 40-х годоа. Это, по-моему, все, что у нас было дома.
ДФ: Вы ходили в музыкальную школу?
ИБ: С 11 лет я учился играть на кларнете. Мой отец хотел, чтобы я играл на этом инструменте, потому что у меня фамилия Бутман, а в Америке королем джаза был Бенни Гудман. Мой дед тоже любил джаз, но был классическим скрипачом, учился в Ленинградской консерватории – хотел, чтобы я играл на кларнете, потому что самую прекрасную музыку Римский-Корсаков написал для кларнета. Я учился игре на кларнете в течение трех лет, но увидел в школе саксофониста и попросил учителя перевести меня в класс саксофона. Игре на саксофоне меня учил Геннадий Гольштейн, наилучший джазовый саксофонист Советского Союза. Он до сих пор преподает, имеет оркестр саксофонистов, пишет музыку в старом стиле – как Чарли Вентура, Бенни Гудман, Арти Шоу. У него около двадцати саксофонистов, играют прекрасно.
ДФ: Кто из саксофонистов был для вас образцом для подражания?
ИБ: Прежде всего Кэннонбол Эддерли и Чарли Паркер. Две их пластинки мне первыми дал Гольштейн. The Ca n nonball Adderley Quintet In San Francisco – это была пластинка, которая начиналась с Now’s the Time, а затем звучали Lover Man и Confirmation. Позже я слушал Колтрейна, восхищался также Сони Роллинсом, Орнеттом Коулманом и другими великими саксофонистами. Четвертой моей пластинкой был альбом Роллинса, где он прекрасно солировал в Body and Soul. Пятой была пластинка Арта Блейки A Night At Birdland, где играли Клиффорд Браун, Луи Дональдсон, Хорас Сильвер и Кёрли Рассел. Меня восхищали также братья Бреккеры, братья Марсалис. Среди моих первых пластинок был альбом „V.S.O.P.” Херби Хэнкока. Вначале я играл на альте. В 17 лет я стал играть в прекраснейшем джазовом коллективе в Ленинграде, которым руководил Давид Голощекин – музыкант, играющий на множестве инструментов, исполняющий джазовую музыку в стиле свинг в Советском Союзе! Его музыка звучит прекрасно. Он играет на трубе, скрипке, саксофоне, фортепиано и контрабасе. Я играл в его коллективе в течение трех лет. По случаю сотрудничал с экспериментальным коллективом Сергея Курехина. И у меня был собственный квинтет.
ДФ: Джазовая сцена в Ленинграде была очень активна, но еще более сильным центром была Москва.
ИБ: Это правда. Я получил приглашение от Олега Лундстрема играть в его биг-бэнде. В 1984 году я стал членом коллектива «Аллегро» Николая Левиновского. Тогда я переключился на главные партии.
ДФ: Но прежде вы изучили английский язык. Помню как двадцать лет назад я встретил вас на фестивале в Тбилиси, вы уже тогда хорошо говорил по-английски.
ИБ: У меня тогда нога была в гипсе (смеется). Со мной произошел несчастный случай во время футбольного матча.
ДФ: Уже тогда, в 1986 году, помню, вы думали о выезде в Америку.
ИБ: Я должен был вернуться в Москву, вступить в брак с американкой и выехать вместе с ней в США. Так и случилось. Я выехал в 1987 году. Мне очень тогда помог Гровер Уошингтон, Дэйв Брубек и Гэри Бёртон. Гэри обещал мне, что я получу в Бёркли полную стипендию. Так как я вступил в брак с американкой, мне не нужна была виза для въезда в Америку. Так случилось, что моя жена была из Бостона, поэтому у меня было, где остановиться. Я собрался учиться в Беркли, потому что у меня было множество вопросов, на которые я искал ответы. Хотел увидеть, чем отличаются системы образования в Штатах и в России. Хотел также узнать больше об Америке. Я учился несколько лет. В то же время играл в Бостоне во многих разных местах, например в Regatta Bar, с такими музыкантами, как Джерри Бергонци, Джордж Гарцоне, Рэйчел Зи. На мои концерты приходил и присоединялся к нам с гитарой Пэт Мэтини. Я познакомился с Пэтом еще в России, он говорил об мне много хорошего в разных журналах. В Беркли моими коллегами были, среди прочих, Куба Станкевич и Петр Родович. Петр очень мне помогал – это самый приятный человек на свете, которого я знал!
ДФ: Через два года вы переехали в Нью-Йорк.
ИБ: В Нью-Йорке я играл с биг-бэндом Лионела Хамптона, в разных клубах, таких, как Birdland, Vision, Blue Note. Записал диск с Гровером Уошингтоном Then and Now (1988). Записал свой собственный диск Falling Out (1994), на котором играли Лайл Мэйз, Эдди Гомез и Мэрвин «Смитти» Смит. Играл в русском квартале в Бруклине в ночном клубе «Распутин», каждую среду в ресторане «Русский Самовар» на 52 авеню выступал с разными музыкантами. Моим постоянным басистом был Рон МакКлюэр. Много известных актеров из Бродвея приходили туда выпить водки, чтобы расслабиться после представления.
ДФ: Вам так хорошо было в Нью-Йорке, почему вы вернулись в Россию?
ИБ: Честно говоря, я не хотел возвращаться. Во время одной из поездок в Москву я познакомился с девушкой по имени Оксана и влюбился в нее. Хотел на ней жениться и увезти в Нью-йорк. Но Оксана не получила американской визы, а у меня была еще грин-карта. Я вернулся в Россию и ждал, пока получу американское гражданство. В это время она забеременела, и родился наш первенец. Я не хотел жить в Нью-Йорке без нее. Через несколько лет, в один из моих приездов в Россию я познакомился с некоторыми российскими музыкантов и был впечатлен игрой. Организовал коллектив. Начал организовывать большие концерты и джазовые турне с участием известных американских музыкантов. Я был, действительно, всецело поглощен этим. В конце концов, я стал гражданином Америки и теперь мог туда ездить, когда захочу. Мир открыт, но самым важным для меня сейчас является то, что я должен сделать в своей стране.
ДФ: Расскажите о своих дисках.
ИБ: Один из тех, которым я больше всего горжусь, – это диск моего биг-бенда Eternal Triangle, выпущенный в 2003 году, на котором играет Рэнди Бреккер в качестве специального гостя. Это записана моя музыка, но аранжировку написал русский гений Виталий Долгов. Я записал также изданный российским филиалом Universal Music альбом Prophecy со своим квартетом. Самые последняя запись, о которой мы говорили ранее, это Magic Land с Чиком Кореа (2007). Это музыка из моих любимых детских фильмов, написанная не Гершвином, а современными российскими композиторами. А сейчас мы готовим диск с композициями и аранжировками Николая Левиновского. В четырех произведениях соло на трубе исполняет Уинтон Марсалис. Будет также новый проект, над которым я уже работаю около 20 лет – это диск, записанный с Эдди Гомезом, Ленни Уайтом и Андреем Кондаковым, пианистом, который живет в Санкт-Петербурге, а также со струнным квартетом. Надеюсь, что он выйдет в свет в будущем году. Записал также диск с альтистом Юрием Башметом – «Сюита для саксофона, альта и камерного оркестра». У нас будет организовано турне по США с моим биг-бендом – Бостон (Symphony Hall), Нью-Йорк (Avery Fisher Hall), Чикаго, Сиэтл, Лос-Анджелес, Сан-Франциско.
ДФ: Кто вас вдохновляет больше всего, если говорить о русских композиторах?
ИБ: Мой любимый композитор – Римский-Корсаков. В музыке Римского-Корсакова столько джаза! Его стиль является основой джазового стиля би-боп. Люблю также Чайковского, Мусоргского, Альфреда Шнитке. Обожаю Стравинского, Шостаковича, а еще больше Прокофьева. Намереваюсь в ближайшем будущем записать диск джазовой музыки с произведениями Чайковского (и «Щелкунчика» в том числе) и Римского-Корсакова в аранжировке Долгова и Кондакова.
ДФ: С вашей точки зрения, существует ли особое явление, которое можно было бы назвать «русский джаз»?
ИБ: Вопрос тождественности для меня очень деликатен. Мы играем джазовую музыку, а это явление, которое родилось и сформировалось в Соединенных Штатах. Больше всего меня интересует качество. В течение многих лет с Сергеем Курехиным у нас шли споры по этому поводу. Он старался меня убедить, что мы должны создать особую школу русского джаза, но я считал всегда, что мы должны, прежде всего, стараться играть как можно лучше, с вдохновением, с собственным звучанием. Курехин говорил о «русском джазе», а я объяснял ему, что они не могут играть! Уинтон повторял то же самое: некоторые музыканты не только не могут играть в стиле свинг, они вообще не умеют играть! Как бы они ни называли свою музыку – «современный джаз», «авангард», «европейский джаз», а играть не могут! Прежде всего, мы должны научиться тому, как играть это музыку, которая называется джазом. Недавно я выступал в Чехии. Не знал, что у них есть такие прекрасные музыканты.
ДФ: А играли ли вы когда-нибудь в Польше?
ИБ: Три года назад я выступал со своим коллективом в Варшаве в Конгресс-холле. Это был концерт, приуроченный к Международной Книжной Ярмарки. К нам присоединился Томаш Станько. Мы вместе сыграли All Blues. Пять или шесть лет назад я играл с Билли Кобэмом в Познани. Я был удивлен, потому что в зрительном зале не увидел ни одной женщины. На Кобэма пришли только мужчины!
ДФ: Самое время, чтобы вас услышали наши настоящие ценители джаза! Приглашаем! До встречи!
